Каме может, и я смогу
26.08.2013 в 00:03
Пишет Red_TABUretka:Осторожно, двери...
Никогда не знаешь, откуда что вырастет.
Почему на предложение "А напиши что-нибудь такое же дождливое, только оридж", вдруг прорезались рельсы - вообще загадка, но дождь там тоже есть.
Чуть-чуть.
А еще там есть Гейман, Фрай, Желязны, Шекли, Брэдбери, Кинг, Пелевин, и неоднократно нарушена основная заповедь о том, что главное - не ударяться в постмодернизм.
Прилагаю и рисунок, потому что как без него.
Название: Осторожно, двери...
Автор: TABUretka
Фандом: оридж
Тип: джен
Жанр: зарисовка
Размер: мини, 3700 слов
Саммари: об электричках и пассажирах
Примечание: С Днем рождения, Док!
поехалиОн всегда садился около окна.
Зимой, когда отчаянно дуло из всех щелей, и пассажиры непроизвольно придвигались ближе друг к другу, как воробьи на проводах.
Летом, когда опускались все стекла, и в вагон беспрепятственно залетали местные всадники апокалипсиса: Пыль, Шум, Мухи и Сквозняк.
Он всегда садился около окна, по ходу движения, клал на колени видавший виды портфель и доставал из него газету, которую, впрочем, никогда не читал. Каждый день он покупал свежий номер у торговца, проталкивающегося сквозь толпу с криками «Дорогу прессе!», и каждый день оставлял ее на сиденье, в надежде, что для нее найдется благодарный читатель.
Не то чтобы он не пытался, но дальше первой страницы дело не шло. Он пробовал и новости спорта, и бизнес-сводки, не говоря уже о политических байках и кроссвордах, однако через несколько минут внимание его рассеивалось, и он с отсутствующим видом принимался разглядывать пролетающие мимо пейзажи.
Те в свою очередь, хоть и не отличались большим разнообразием, но уж, по крайней мере, не норовили забить его мысли бесполезными курсами и скандальными разоблачениями. Исписанные граффити заборы сообщали лишь общеизвестные вещи, вроде "МАША БЛЯДЬ" и "ВАСЯ МУДАК". Редкие деревья, отвоевавшие себе место в суровых условиях городской промзоны, скрывали за зеленью колючую проволоку, крошащуюся кирпичную кладку и прочие прелести заброшенных заводов, разбросанных вдоль железной дороги.
Он не любил эти руины. Вид они имели довольно зловещий, особенно ранней весной, когда снег уже сошел, а листва еще не появилась, и ничто не могло сгладить резкие линии их проржавевших скелетов. Глядя на них, он думал о раскопках в Египте, в Греции, о том, как спустя тысячи лет исследователи будут бережно счищать глину с какой-нибудь чудом уцелевшей шестерни, чтобы потом поместить ее под стекло и выставить на всеобщее обозрение.
Он смотрел в окно, и видел, как железо и бетон сменяется деревянными боками пригородных домов.
Он видел, как солнце медленно выползает из-за горизонта, так же медленно соскальзывает обратно.
Когда оно начинало светить слишком ярко, он жмурился и отворачивался. Кидал тоскливый взгляд на непрочитанную газету.
Поднимал глаза и осматривал вагон.
Тот жил своей бурной неповторимой жизнью. Мужчины в офисных костюмах дремали по соседству с цыганками, студенты роняли свои конспекты в хозяйственные сумки престарелых торговок.
Рабочие, влюбленные, пьяные, бездомные, клерки и металлисты, мамаши и дачники – прижатые другу к другу в ограниченном пространстве, они превращались в маленький, законсервированный до ближайшей остановки мир.
По утрам мир спал. Спал неуклюже, свесив головы, почти касаясь подбородком груди. Спал, запрокинув голову и приоткрыв рот, привалившись к стене или соседу, если тот не особо возражал. Музыка, доносящаяся из сотен наушников, убаюкивающее сливалась с монотонным стуком сотен колес.
Вечером все оживало. Тысячи ртов вдруг начинали говорить одновременно, людские потоки текли сквозь вагоны, повинуясь бесстрастному механическому голосу.
«Осторожно, двери закрываются»
На соседнем сидении дородная женщина изо дня в день настойчиво выспрашивала по телефону, чем и когда обедал ее «золотой сынулечка». Потом она выходила, и на ее место приземлялся парень, со сверхзвуковой скоростью набирающий сообщения на планшете. Или девушка, рисующая в молескине бородатое остроухое создание. Или старик, с увлечением собирающий кубик-рубика.
Иногда ему казалось, что все они были на одно лицо.
Иногда ему хотелось, чтобы двери прекратили закрываться.
***
Однажды…
Он не мог вспомнить, что это был за день недели, какое было время года. Словом, однажды.
Он сидел около окна, а за стеклом плескалась темнота.
Электричка судорожно дернулась и откатилась от очередной платформы, на которую только что выплюнула редких ночных пассажиров. Фонари, освещавшие небольшой поселок, остались позади, позволив абсолютной черноте вновь превратить окна в зеркала.
По мере того, как стрелки часов приближались к полуночи, вагон пустел. В самом углу парень в балахоне и огромных наушниках слушал нечто немелодичное, больше напоминающее радиопомехи. Через два ряда от него тощая усталая женщина дочитывала книгу в отвратительно-яркой салатовой обложке.
Одна из ламп, до того лишь надоедливо гудевшая, внезапно начала мигать. От ее пульсирующего света у него заломило в висках.
Женщина глянула наверх, поморщилась и вернулась к чтению.
Парень надвинул кепку, прикрывая глаза козырьком.
Гудение стало громче и как-то ниже. Совпадая по ритму с пульсацией, оно словно проникало в кости, заставляло кожу покрываться мурашками.
Дверь в тамбур скрипнула и отъехала в сторону. Электричку качнуло, дверь попыталась вернуться в прежнее положение, но встретила на своем пути преграду в виде старого, видавшего виды инвалидного кресла.
Парень демонстративно отвернулся от очередной попрошайки.
Женщина раздраженно перевернула страницу.
Он выдохнул и выпрямился. Темнота за окнами стала гуще, и ему почудилось, что поезд въехал в туннель, ушел под землю.
Вот только никаких туннелей на этом участке пути отродясь не было.
Нищенка в инвалидном кресле тем временем справилась с дверью, и теперь медленно ехала по проходу между сиденьями. Давно не смазанные колеса скрипели, в сумке, привязанной к подлокотнику, позвякивали бутылки. Ноги – или то, что осталось от ног – были прикрыты каким-то старым тряпьем, от которого несло сыростью.
Она сидела, уставившись в пол, в то время как ее сильные руки заставляли коляску рывками двигаться вперед. Длинные нечесаные волосы, некогда рыжие, а теперь напоминающие выцветшую паклю, падали ей на лицо, закрывая обзор, но она не обращала на них внимания.
Добравшись до середины вагона, она резко, словно от окрика, вскинула голову. Реальность разгоралась и гасла - или это была лампа? - в тот момент он не видел особой разницы.
В стробоскопическом эффекте ее черты казались размытыми, то и дело искажающимися. Серые, почти белесые глаза, напоминали бельмы.
Некоторое время он смотрел на нее, просто не мог оторваться. Уголки ее пересохших губ дрогнули и поползли вверх, растягивая рот в издевательской ухмылке. Словно преодолевая огромное сопротивление, он заставил себя встать и выйти в тамбур.
Зажигалку он потерял целую вечность назад, а спички как назло не хотели разгораться. Прикурив с третьей попытки, он с наслаждением затянулся и уткнулся лбом в ледяное стекло с надписью «не прислоняться».
Тьма снаружи перестала быть такой непростительно густой. Редкие огоньки привычно вспарывали ночь, пропавшие было звуки снова наводнили мир: гул встречного поезда, далекий шум машин, скрип рессор.
Скрип колес инвалидного кресла.
— Угостишь сигаретой?
Она все еще ухмылялась, глядя на него снизу вверх. Он видел колтуны на ее затылке и чувствовал ее страх. Пачка почти опустела, спичек оставалось и того меньше, но он протянул ей и то и другое. Она захлебнулась дымом, зашлась в хлюпающем кашле.
— Столько лет, а никак не могу привыкнуть, - покачала она головой.
— Что ты здесь делаешь? – спросил он, докурив и щелчком отправив бычок в зазор между дверью вагона и полом.
— Не о том спрашиваешь, Смотритель. - Она снова втянула дым, на этот раз без последствий. Напряжение постепенно покидало ее. – Гораздо интереснее, как я здесь оказалась, и почему ты до сих пор не отправил меня восвояси.
Он промолчал. Ответы на эти вопросы были ему приблизительно известны.
— Я ищу Морскую Ведьму, - ответила она, наконец. – Нам с ней есть, что обсудить.
Лампа в вагоне последний раз мигнула и погасла.
— Знаешь, а здесь ты так и не убила принца, - заметил он, по-прежнему глядя в окно, в черноту.
— Да? – Она равнодушно приподняла брови. – Ну что ж, всякое бывает. Теперь понятно, почему Ведьма перебралась к вам.
— Что ты с ней сделаешь?
— Напою ее же отравой. Я неплохо научилась варить зелья, представь себе. – Она похлопала рукой по пакету. Склянки жалобно звякнули в ответ.
Из динамиков раздалось шипение, прерываемое привычными фразами.
«Уважаемые пассажиры, просим вас сохранять в вагонах чистоту и порядок…»
— Так я могу пройти? – спросила она, пальцы ее беспокойно и бездумно скользили по спицам колес.
«… не курить и не сорить в вагонах и тамбурах…»
Он выбил из пачки последнюю сигарету.
«…уступать места инвалидам…»
В отражении он видел, как из-под ее тряпья кое-где проглядывает чешуя.
«… о нарушении общественного порядка сообщать…»
Сообщать?
— Да.
«Уважаемые пассажиры, не забывайте, пожалуйста…»
— Спасибо.
— Не попадись.
— Я знаю, как выглядит крючок, Смотритель.
После того, как она вышла на нужной остановке, он еще долго стоял в тамбуре, вдыхая запах дыма, водорослей и соли.
***
Он сидел около окна, по ходу движения, и демонстративно не читал газету. Электричка прогрохотала по мосту, взвизгнула тормозами и сбросила скорость. Ближайшие десять минут ей предстояло ползти по весьма проблемному участку, где испокон веков велись ремонтные работы.
Воспользовавшись моментом относительной тишины, в вагон ввалились четверо громил в потрепанных камуфляжных куртках. Один из них держал в руках гитару.
Он вздохнул и отвернулся к окну.
— Граждане пассажиры, извините за беспокойство, сами мы не местные…
Снаружи рабочие в грязных оранжевых жилетах стояли, тяжело опираясь на лопаты, и провожали глазами поезд. Шпалы на соседнем пути были разобраны.
Дымящий в сторонке бригадир снял кепку и протер лысину засаленным носовым платком. За его спиной нервно разрезал воздух кожистый розовый хвост.
Он моргнул.
Камуфляжные громилы тем временем нестройно выводили:
Много наших легло в пустыне,
Под горячим палящим солнцем.
Командир приказал – Защищай святыню!
Убивай без разбора, Господь разберется!
Бригадир скомкал платок и начал суетливо запихивать его за пазуху. Хвост, словно устыдившись своего поведения, обвился вокруг его ног. Остальные рабочие не обратили на замешательство начальника ни малейшего внимания, лишь некоторые из них нетерпеливо переминались с копыта на копыто.
Он приподнял брови и устало провел ладонью по лицу.
Громилы заунывно повторяли припев. Он попробовал смотреть на них краем глаза, не упуская из виду рабочих. Зеленый камуфляж выцвел, превратился в белый шелк, на котором расцвели красные кресты. Заблестели на солнце тяжелые доспехи.
— Ребята, да вы рехнулись, - прошептал он.
Сидящая по соседству девушка с молескином рассеяно глянула в его сторону, поправила очки и вернулась к своему наброску. Бородатое создание под ее пальцами обзавелось лиловым сиянием вместо зрачков и полудюжиной браслетов разной степени игривости.
Громилы двинулись по проходу, один из них держал в руках шлем, в который публика, благодарная за то, что они, наконец, заткнулись, кидала мелочь.
Он вытащил из кармана пару монет.
Когда они подошли ближе, он потянулся вперед, чем вызвал вялое недовольство со стороны попутчицы, и бросил деньги в шлем.
— Надолго к нам? – поинтересовался он ровным голосом.
— Проездом, - буркнул один из них, тот, что держал гитару.
— Ну-ну. – Он сверлил их взглядом, пока они не перешли в следующий вагон.
***
Где-то, наверное, шло время. Оно вообще очень любило бродить по миру, то едва переставляя ноги, то пускаясь галопом.
Он предпочитал не сталкиваться с ним, и всегда выбирал дороги, где время не собиралось показываться.
Но где-то там, за окном, оно шло и вело с собой ветер. Он вырывался из его неумолимых рук, без устали налетал на вагоны то слева, то справа, грозя опрокинуть, забраться внутрь. Узоры на небе менялись каждую секунду, серые неповоротливые облака пытались увернуться от острых зубов ветра, изгибались, и в вышине возникала то волчья морда, то огромная ладья.
Электричка неслась сквозь заросшие поля, но порой казалось, будто вокруг раскинулось темное море. Поверхность его то и дело подергивалась рябью серебристых волн.
В открытое окно пахнуло солью и свежескошенной травой.
Он вдохнул полной грудью – воздух был прохладным, острым и чистым, как вода, как лезвие меча.
Двое старушек напротив тихонько обсуждали преимущества конского навоза в качестве удобрения. Вдруг одна из них отложила вязание и обеспокоенно принялась рыться в своей корзине.
— Ой, Семеновна, а какой сегодня день недели-то? Мне ж надо было сапоги из ремонта забрать! И куда я телефон сунула?
— Среда, - ответил вместо задумавшейся Семеновны пассажир с ноутбуком на коленях.
— Спасибо, милок, - отозвалась старушка, выудившая телефон из-под плошки с земляникой. – Хочешь медку? У меня с собой четыре банки, мне столько не надо, а внуки не едят.
Он почувствовал, как пассажир содрогнулся при упоминании меда.
— Благодарю, но у меня аллергия, - последовал вежливый ответ. Старушки тут же принялись обсуждать, какая нынешняя молодежь слабая да болезная, но пассажир уже не слушал.
Глаза его скрывались за непроницаемо-черными стеклами очков, но было очевидно, что он внимательно следит за тем, что происходит на экране ноутбука. Там только что появился значок некой неизвестной, а может быть – просто непопулярной операционной системы – два ворона, сидящих на ветке дерева. Скупые белые штрихи на черном фоне были такими яркими, что высветились даже на внутренней поверхности век, после того, как он догадался зажмуриться.
— Отличный логотип, - проворчал он. – Ты бы хоть предупреждал, мне твои птицы чуть глаза не выклевали.
— А то сам не мог догадаться, что я защиту поставлю, - хмыкнул пассажир.
Мимо окна пролетела влекомая ветром обертка от мороженого. Он прислонился лбом к раме, сконцентрировавшись на облупившейся серой краске. Его все еще тянуло взглянуть на экран.
— Прекрати, - произнес он еле слышно. – Мне нет дела до твоего разума, и мне плевать на твою память.
— У вас тут с автоматикой нелады, - невпопад заметил пассажир. Небо снаружи потемнело, набухло дождем. По вагону разлились ранние сумерки, но пассажир так и не снял свои очки. – Двери не везде закрываются.
— Да, - ответил он. – Не заставляй меня об этом жалеть.
Сверкнула молния, горизонт раскололся надвое, ветер принес глухое ворчание грома.
Пассажир захлопнул ноутбук.
— Прости, Смотритель, - сказал он, застегивая чехол. – Засиделись без дела, вот и шумим. Станет лучше.
На газету из распахнутого окна упали первые капли дождя. Статья под названием «Загадки снежных плантаций» начала превращаться в мешанину растекшихся букв.
«В прошедшие выходные прекратил свое существование крупнейший синдикат по производству кокаина в Колумбии», - сообщалось в статье. – «Его главой оказалась женщина сорока трех лет. После того, как в полицию поступил анонимный звонок, стражи порядка немедленно выехали по указанному адресу, где и обнаружили преступницу. В крайне тяжелом состоянии она была доставлена в больницу, где в настоящее время врачи пытаются выяснить, с чем связан отказ опорно-двигательного аппарата и подавление мозгом речевых функций».
На этот раз он прочитал газету почти до конца и знал, что на предпоследней странице, в рубрике «люди разные», напечатана пара строк о чудаках в Иерусалиме. Несколько человек оделись крестоносцами и в таком виде отправились посмотреть на Гроб Господень. Собрали толпу, собрали черт знает сколько просмотров в интернете. В течение следующие недели по миру прокатилась волна флэшмобов: мушкетеры в Лувре, бояре на Красной площади, индейцы около Статуи Свободы.
— Не знаю, - вздохнул он. На пустой платформе пассажир с ноутбуком снял очки и подмигнул ему единственным оставшимся глазом. – По крайней мере, интереснее уже стало.
***
Он смотрел на проносящиеся мимо огни, на толпы людей, спешащих к метро.
Он смотрел на мир за окном так же пристально и вдумчиво, как бухгалтер смотрит на колонки цифр в годовом отчете.
Он смотрел на мальчика. Тот сидел, болтая ногами, и сбивчиво рассказывал матери о том, чем же он занимался у бабушки с дедушкой.
— Какой ты у меня молодец! – похвалила мать, когда мальчик умолк. – А знаешь, что я сделала, пока тебя не было?
— Ничего, - уверенно ответил мальчик.
Женщина рассмеялась и взъерошила ему волосы на затылке.
— Малыш, ты думаешь у тебя такая ленивая мама?
— Нет.- Мальчик начал расковыривать болячку на локте. – Не ленивая. Просто тебя не было.
— Как не было? – опешила мать.
— Ну, я же тебя не видел, - медленно, как будто из них двоих четырехлетним ребенком была она, начал объяснять мальчик. – Значит, тебя не было. И города нашего не было. И никого не было.
Мать явно растерялась от такого поворота событий, лицо у нее стало почти испуганное, но через секунду она взяла себя в руки и снова улыбнулась.
— То есть когда ты кого-то не видишь – его нет. А если я тебя не вижу – ты есть?
— Есть, - уверено ответил мальчик. – Я же себя вижу.
Когда они двинулись к выходу, он покачал головой, не зная, плакать ему или смеяться.
— Достойные адепты растут, - заметила девушка, усаживаясь рядом с ним. У нее были какие-то невероятно длинные ноги. Он почувствовал легкое головокружение, когда ее голая коленка коснулась его затянутого в джинсу бедра.
Ее шорты были слишком короткими, губы – слишком красными. Она была слишком яркой для этого вагона, в своей нелепой фланелевой рубашке, которая подчеркивала больше, чем скрывала.
Небрежным жестом она отбросила длинные светлые пряди со лба, и он с трудом отвел взгляд от ее запястья, на котором скалила зубы вытатуированная собачья морда.
Она бросила рюкзак на пол и принялась устраивать его под лавкой.
Он кивнул на ее потрепанные кеды.
— Отличные башмаки.
Она оставила рюкзак в покое, выпрямилась, снова провела рукой по волосам.
— Спасибо, они очень удобные. - Невозможно красные губы изогнулись в улыбке. – Такие мягкие, просто волшебные.
Она не делала совершенно ничего особенного, но он знал, что половина вагона глазеет на нее. Чувствовал на себе осколки их внимания.
— Ты же говорила, что нет места, лучше дома, - пожаловался он, желая то ли отодвинуться к стене, то ли прижаться ближе к горячему телу, то ли выйти в тамбур и закурить.
— Мне стало скучно, - заявила она чуть капризно.
— Жаждешь чужих сердец и мозгов?
— И чужой храбрости. – Она положила руку ему на бедро. – Пойдешь со мной?
На протяжении крохотного мгновения он был уверен, что ответит «да», лишь бы это ощущение чистой изначальной силы никогда его не покидало. Потом в его голове раздался тонкий детский голос:
«Я же тебя не видел. Значит, тебя не было».
И наваждение прошло.
— Начинайте без меня. – Он коснулся ее запястья, легонько тронул кончиком пальца выбитый под кожей собачий нос.
Она рассмеялась и взъерошила волосы ему на затылке.
***
Дышать было абсолютно нечем. Промозглая стылость октябрьского утра не проникала в вагон, вместо нее там царила душная, какая-то почти тропическая влажность, только вместо густого аромата растений преобладал запах отсыревших шерстяных пиджаков и мокрых зонтиков. Капли бесшумно полосовали запотевшее стекло, мягкое серое сияние ватного неба не разгоняло полумрак, воцарившийся после того, как в электричке выключили свет.
Измученный бессонными ночами студент раздраженно захлопнул тетрадь.
— Хочу каникулы. Семестр только начался, а этот придурок уже задал три курсовые.
— Да ладно, к декабрю сделаем, - отмахнулся его сосед, выглядящий куда более выспавшимся и спокойным.
— Ага, если с ума не сойдем. Мне вон уже и в окне физика мерещится. Как в школе, помнишь? С какой скоростью должен ехать поезд, чтобы капли дождя падали на стекло под углом тридцать семь градусов, с учетом…
— Ой, слушай, заткнись, тебе на парах мало?
Оба вздохнули.
Он улыбнулся.
Он слышал подобные разговоры не первый, и даже не сотый раз, и прекрасно знал, какая судьба ждет этих студентов.
Ничего никогда не менялось, он знал эту аксиому наизусть. Он видел всех этих людей вокруг, таких разных, таких одинаковых. Они все были на одно лицо, и у каждого было столько лиц, что иногда ему казалось, что он окружен карнавальными масками, яркими и страшными.
Офисные клерки по-прежнему сидели рядом с цыганками, и серый твид врастал в цветастый ситец, и бахрома переплеталась с вязью свитеров, и галстуки превращались в бусы, в веревки, в золотые цепи, в ржавые кандалы.
Ничего никогда не менялось, но иногда кто-нибудь из них - из разных, из одинаковых - поднимал голову и подставлял лицо сквозняку, невозможному, нереальному в душном вагоне. И улыбка блуждала на губах, одна улыбка на всех.
Он улыбался тоже, даже когда все они пропали, и за окном вперемешку со скелетами заводов замелькали виселицы и костры, замки и леса, вырубленные тысячи лет назад. Мир вздрогнул, когда электричка прошила его насквозь и по рельсам-швам выкатилась на изнанку.
— Дорогу прессе! – возвестил Газетчик, закрывая за собой дверь в тамбур. На его плече болталась выцветшая замызганная сумка, до отказа набитая газетами и журналами.
Он разглядывал худую нескладную фигуру, заросшее щетиной нервное лицо.
— Пожалуй, сегодня я обойдусь без газеты, - покачал он головой.
Вагон содрогнулся, когда Газетчик повел плечом, и сумка упала ему под ноги. От нее тут же зазмеились трещины, словно вся тяжесть знаний во вселенной готова была проломить пол.
— Как дела, Смотритель? – поинтересовался Газетчик, присаживаясь рядом и закидывая ногу на ногу.
Он перевел взгляд на окно, за которым огромный дракон парил в молочной белизне неба. Дождь плеснул в стекло пригоршню капель, изображение размылось, и дракон превратился в серебристый самолет.
Смотритель хмыкнул и достал из нагрудного кармана пачку. Значок «НЕ КУРИТЬ» ехидно задымился. Смотритель показал ему кулак и чиркнул спичкой.
Газетчик раздраженно постукивал ногой по полу, выбивая рваный ритм.
— Молчишь? – Он наклонил голову и будто бы очень заинтересовался потеками грязи на своих ботинках. – Ты хоть представляешь себе, что натворил?!
Его голос внезапно растерял всю свою визгливую, свойственную базарным торговцам наглость. Он звучал не громко, но как бы со всех сторон, как если бы десяток человек говорили одновременно в разных концах вагона.
— Да, представляю, - кивнул Смотритель. – Я долго думал об этом. Надеюсь, что не слишком долго, и еще не поздно.
— Не поздно что? Все исправить? Закрыть границы? Остановить слухи? Что не поздно, Смотритель? – Газетчик оторвался от созерцания ботинок и поднял голову. Его обычно блеклые глаза яростно сверкали.
Он выдохнул дым и постарался взять себя в руки. Ему нельзя было злиться, нельзя было позволять эмоциям вырваться на свободу, потому что иначе…
— Знаешь, - медленно начал Смотритель. – Я, когда еду здесь, все смотрю на здания эти с их разбитыми окнами, на провалившиеся крыши, осыпавшиеся стены, сквозь которые видны ребра механизмов. Смотрю на них, и думаю, что будет очень обидно остаться с ними один на один.
— Ты совсем сдвинулся тут, - констатировал Газетчик, закатывая глаза. – Какие ребра? Ты пустил всех, от кого мы так упорно закрывались, потому что боишься старых фабрик? Смотритель, ты вспомни, чего нам стоило залатать этот разваливающийся мир!
— А тебе… - Он раздавил окурок каблуком. – Тебе не страшно будет остаться здесь навсегда? Запертым в душной реальности, которая теперь то уж точно никогда не спутает себя с вымыслом? Наблюдать, как истребляют друг друга давно ни во что не верящие люди, у которых не осталось ни воображения, ни силы, ни страсти? Ты хочешь существовать в этом кошмаре, пока вокруг не останется ничего, кроме прочно сшитой, но абсолютно непригодной для жизни вселенной? А остальных ты спросил?
— Ты все разрушишь… - прошептал Газетчик. – Ты слишком близко к границам, это плохо на тебя влияет. Ты должен был контролировать…
За окном взметнулись то ли огненные листья кленов, то ли языки пламени. Газетчик резко замолчал, отчасти завороженный зрелищем, отчасти потому, что хватка Смотрителя не позволяла ему нормально вдохнуть.
— Я Смотритель, а не надсмотрщик, - прошипел он на ухо Газетчику, пытаясь заставить себя разжать руку. Нехорошо, не нужно было срываться. – Я смотрю, и вижу, что они задохнутся. А вместе с ними и мы.
Ему все-таки удалось отступить на шаг, и Газетчик поднялся, потирая рукой горло.
— Ты пожалеешь, - прохрипел он, подбирая сумку. – Станет хуже.
Вагон наполнился гулом, качнулся на повороте, и остановился.
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция…»
— Дорогу прессе, - закричал газетчик, проталкиваясь сквозь толпу.
Дородная женщина, выясняла, доело ли суп «ее золотце».
Студенты дремали, прижав тетради к груди.
Девушка с молескином дорисовывала бабочек вокруг своего бородатого не то фея, не то какой-то неизвестной разновидности эльфа. Некоторое время он разглядывал рисунок, потом переключил внимание на нового попутчика. Неточностей было не так уж много.
— Извините… - Попутчик смущенно кашлянул и улыбнулся. – Извините, а нельзя ли мне еще один браслет с пером, это мой талисман, мне его очень не хватает.
Девушка застыла на мгновенье, а потом медленно, очень медленно подняла голову. В полумраке вагона в ее очках отразилось лиловое сияние.
Смотритель отвернулся к окну и улыбнулся.
— Не знаю,- пробормотал он. – По крайней мере, интереснее уже стало.
URL записиНикогда не знаешь, откуда что вырастет.
Почему на предложение "А напиши что-нибудь такое же дождливое, только оридж", вдруг прорезались рельсы - вообще загадка, но дождь там тоже есть.
Чуть-чуть.
А еще там есть Гейман, Фрай, Желязны, Шекли, Брэдбери, Кинг, Пелевин, и неоднократно нарушена основная заповедь о том, что главное - не ударяться в постмодернизм.
Прилагаю и рисунок, потому что как без него.
Название: Осторожно, двери...
Автор: TABUretka
Фандом: оридж
Тип: джен
Жанр: зарисовка
Размер: мини, 3700 слов
Саммари: об электричках и пассажирах
Примечание: С Днем рождения, Док!
поехалиОн всегда садился около окна.
Зимой, когда отчаянно дуло из всех щелей, и пассажиры непроизвольно придвигались ближе друг к другу, как воробьи на проводах.
Летом, когда опускались все стекла, и в вагон беспрепятственно залетали местные всадники апокалипсиса: Пыль, Шум, Мухи и Сквозняк.
Он всегда садился около окна, по ходу движения, клал на колени видавший виды портфель и доставал из него газету, которую, впрочем, никогда не читал. Каждый день он покупал свежий номер у торговца, проталкивающегося сквозь толпу с криками «Дорогу прессе!», и каждый день оставлял ее на сиденье, в надежде, что для нее найдется благодарный читатель.
Не то чтобы он не пытался, но дальше первой страницы дело не шло. Он пробовал и новости спорта, и бизнес-сводки, не говоря уже о политических байках и кроссвордах, однако через несколько минут внимание его рассеивалось, и он с отсутствующим видом принимался разглядывать пролетающие мимо пейзажи.
Те в свою очередь, хоть и не отличались большим разнообразием, но уж, по крайней мере, не норовили забить его мысли бесполезными курсами и скандальными разоблачениями. Исписанные граффити заборы сообщали лишь общеизвестные вещи, вроде "МАША БЛЯДЬ" и "ВАСЯ МУДАК". Редкие деревья, отвоевавшие себе место в суровых условиях городской промзоны, скрывали за зеленью колючую проволоку, крошащуюся кирпичную кладку и прочие прелести заброшенных заводов, разбросанных вдоль железной дороги.
Он не любил эти руины. Вид они имели довольно зловещий, особенно ранней весной, когда снег уже сошел, а листва еще не появилась, и ничто не могло сгладить резкие линии их проржавевших скелетов. Глядя на них, он думал о раскопках в Египте, в Греции, о том, как спустя тысячи лет исследователи будут бережно счищать глину с какой-нибудь чудом уцелевшей шестерни, чтобы потом поместить ее под стекло и выставить на всеобщее обозрение.
Он смотрел в окно, и видел, как железо и бетон сменяется деревянными боками пригородных домов.
Он видел, как солнце медленно выползает из-за горизонта, так же медленно соскальзывает обратно.
Когда оно начинало светить слишком ярко, он жмурился и отворачивался. Кидал тоскливый взгляд на непрочитанную газету.
Поднимал глаза и осматривал вагон.
Тот жил своей бурной неповторимой жизнью. Мужчины в офисных костюмах дремали по соседству с цыганками, студенты роняли свои конспекты в хозяйственные сумки престарелых торговок.
Рабочие, влюбленные, пьяные, бездомные, клерки и металлисты, мамаши и дачники – прижатые другу к другу в ограниченном пространстве, они превращались в маленький, законсервированный до ближайшей остановки мир.
По утрам мир спал. Спал неуклюже, свесив головы, почти касаясь подбородком груди. Спал, запрокинув голову и приоткрыв рот, привалившись к стене или соседу, если тот не особо возражал. Музыка, доносящаяся из сотен наушников, убаюкивающее сливалась с монотонным стуком сотен колес.
Вечером все оживало. Тысячи ртов вдруг начинали говорить одновременно, людские потоки текли сквозь вагоны, повинуясь бесстрастному механическому голосу.
«Осторожно, двери закрываются»
На соседнем сидении дородная женщина изо дня в день настойчиво выспрашивала по телефону, чем и когда обедал ее «золотой сынулечка». Потом она выходила, и на ее место приземлялся парень, со сверхзвуковой скоростью набирающий сообщения на планшете. Или девушка, рисующая в молескине бородатое остроухое создание. Или старик, с увлечением собирающий кубик-рубика.
Иногда ему казалось, что все они были на одно лицо.
Иногда ему хотелось, чтобы двери прекратили закрываться.
***
Однажды…
Он не мог вспомнить, что это был за день недели, какое было время года. Словом, однажды.
Он сидел около окна, а за стеклом плескалась темнота.
Электричка судорожно дернулась и откатилась от очередной платформы, на которую только что выплюнула редких ночных пассажиров. Фонари, освещавшие небольшой поселок, остались позади, позволив абсолютной черноте вновь превратить окна в зеркала.
По мере того, как стрелки часов приближались к полуночи, вагон пустел. В самом углу парень в балахоне и огромных наушниках слушал нечто немелодичное, больше напоминающее радиопомехи. Через два ряда от него тощая усталая женщина дочитывала книгу в отвратительно-яркой салатовой обложке.
Одна из ламп, до того лишь надоедливо гудевшая, внезапно начала мигать. От ее пульсирующего света у него заломило в висках.
Женщина глянула наверх, поморщилась и вернулась к чтению.
Парень надвинул кепку, прикрывая глаза козырьком.
Гудение стало громче и как-то ниже. Совпадая по ритму с пульсацией, оно словно проникало в кости, заставляло кожу покрываться мурашками.
Дверь в тамбур скрипнула и отъехала в сторону. Электричку качнуло, дверь попыталась вернуться в прежнее положение, но встретила на своем пути преграду в виде старого, видавшего виды инвалидного кресла.
Парень демонстративно отвернулся от очередной попрошайки.
Женщина раздраженно перевернула страницу.
Он выдохнул и выпрямился. Темнота за окнами стала гуще, и ему почудилось, что поезд въехал в туннель, ушел под землю.
Вот только никаких туннелей на этом участке пути отродясь не было.
Нищенка в инвалидном кресле тем временем справилась с дверью, и теперь медленно ехала по проходу между сиденьями. Давно не смазанные колеса скрипели, в сумке, привязанной к подлокотнику, позвякивали бутылки. Ноги – или то, что осталось от ног – были прикрыты каким-то старым тряпьем, от которого несло сыростью.
Она сидела, уставившись в пол, в то время как ее сильные руки заставляли коляску рывками двигаться вперед. Длинные нечесаные волосы, некогда рыжие, а теперь напоминающие выцветшую паклю, падали ей на лицо, закрывая обзор, но она не обращала на них внимания.
Добравшись до середины вагона, она резко, словно от окрика, вскинула голову. Реальность разгоралась и гасла - или это была лампа? - в тот момент он не видел особой разницы.
В стробоскопическом эффекте ее черты казались размытыми, то и дело искажающимися. Серые, почти белесые глаза, напоминали бельмы.
Некоторое время он смотрел на нее, просто не мог оторваться. Уголки ее пересохших губ дрогнули и поползли вверх, растягивая рот в издевательской ухмылке. Словно преодолевая огромное сопротивление, он заставил себя встать и выйти в тамбур.
Зажигалку он потерял целую вечность назад, а спички как назло не хотели разгораться. Прикурив с третьей попытки, он с наслаждением затянулся и уткнулся лбом в ледяное стекло с надписью «не прислоняться».
Тьма снаружи перестала быть такой непростительно густой. Редкие огоньки привычно вспарывали ночь, пропавшие было звуки снова наводнили мир: гул встречного поезда, далекий шум машин, скрип рессор.
Скрип колес инвалидного кресла.
— Угостишь сигаретой?
Она все еще ухмылялась, глядя на него снизу вверх. Он видел колтуны на ее затылке и чувствовал ее страх. Пачка почти опустела, спичек оставалось и того меньше, но он протянул ей и то и другое. Она захлебнулась дымом, зашлась в хлюпающем кашле.
— Столько лет, а никак не могу привыкнуть, - покачала она головой.
— Что ты здесь делаешь? – спросил он, докурив и щелчком отправив бычок в зазор между дверью вагона и полом.
— Не о том спрашиваешь, Смотритель. - Она снова втянула дым, на этот раз без последствий. Напряжение постепенно покидало ее. – Гораздо интереснее, как я здесь оказалась, и почему ты до сих пор не отправил меня восвояси.
Он промолчал. Ответы на эти вопросы были ему приблизительно известны.
— Я ищу Морскую Ведьму, - ответила она, наконец. – Нам с ней есть, что обсудить.
Лампа в вагоне последний раз мигнула и погасла.
— Знаешь, а здесь ты так и не убила принца, - заметил он, по-прежнему глядя в окно, в черноту.
— Да? – Она равнодушно приподняла брови. – Ну что ж, всякое бывает. Теперь понятно, почему Ведьма перебралась к вам.
— Что ты с ней сделаешь?
— Напою ее же отравой. Я неплохо научилась варить зелья, представь себе. – Она похлопала рукой по пакету. Склянки жалобно звякнули в ответ.
Из динамиков раздалось шипение, прерываемое привычными фразами.
«Уважаемые пассажиры, просим вас сохранять в вагонах чистоту и порядок…»
— Так я могу пройти? – спросила она, пальцы ее беспокойно и бездумно скользили по спицам колес.
«… не курить и не сорить в вагонах и тамбурах…»
Он выбил из пачки последнюю сигарету.
«…уступать места инвалидам…»
В отражении он видел, как из-под ее тряпья кое-где проглядывает чешуя.
«… о нарушении общественного порядка сообщать…»
Сообщать?
— Да.
«Уважаемые пассажиры, не забывайте, пожалуйста…»
— Спасибо.
— Не попадись.
— Я знаю, как выглядит крючок, Смотритель.
После того, как она вышла на нужной остановке, он еще долго стоял в тамбуре, вдыхая запах дыма, водорослей и соли.
***
Он сидел около окна, по ходу движения, и демонстративно не читал газету. Электричка прогрохотала по мосту, взвизгнула тормозами и сбросила скорость. Ближайшие десять минут ей предстояло ползти по весьма проблемному участку, где испокон веков велись ремонтные работы.
Воспользовавшись моментом относительной тишины, в вагон ввалились четверо громил в потрепанных камуфляжных куртках. Один из них держал в руках гитару.
Он вздохнул и отвернулся к окну.
— Граждане пассажиры, извините за беспокойство, сами мы не местные…
Снаружи рабочие в грязных оранжевых жилетах стояли, тяжело опираясь на лопаты, и провожали глазами поезд. Шпалы на соседнем пути были разобраны.
Дымящий в сторонке бригадир снял кепку и протер лысину засаленным носовым платком. За его спиной нервно разрезал воздух кожистый розовый хвост.
Он моргнул.
Камуфляжные громилы тем временем нестройно выводили:
Много наших легло в пустыне,
Под горячим палящим солнцем.
Командир приказал – Защищай святыню!
Убивай без разбора, Господь разберется!
Бригадир скомкал платок и начал суетливо запихивать его за пазуху. Хвост, словно устыдившись своего поведения, обвился вокруг его ног. Остальные рабочие не обратили на замешательство начальника ни малейшего внимания, лишь некоторые из них нетерпеливо переминались с копыта на копыто.
Он приподнял брови и устало провел ладонью по лицу.
Громилы заунывно повторяли припев. Он попробовал смотреть на них краем глаза, не упуская из виду рабочих. Зеленый камуфляж выцвел, превратился в белый шелк, на котором расцвели красные кресты. Заблестели на солнце тяжелые доспехи.
— Ребята, да вы рехнулись, - прошептал он.
Сидящая по соседству девушка с молескином рассеяно глянула в его сторону, поправила очки и вернулась к своему наброску. Бородатое создание под ее пальцами обзавелось лиловым сиянием вместо зрачков и полудюжиной браслетов разной степени игривости.
Громилы двинулись по проходу, один из них держал в руках шлем, в который публика, благодарная за то, что они, наконец, заткнулись, кидала мелочь.
Он вытащил из кармана пару монет.
Когда они подошли ближе, он потянулся вперед, чем вызвал вялое недовольство со стороны попутчицы, и бросил деньги в шлем.
— Надолго к нам? – поинтересовался он ровным голосом.
— Проездом, - буркнул один из них, тот, что держал гитару.
— Ну-ну. – Он сверлил их взглядом, пока они не перешли в следующий вагон.
***
Где-то, наверное, шло время. Оно вообще очень любило бродить по миру, то едва переставляя ноги, то пускаясь галопом.
Он предпочитал не сталкиваться с ним, и всегда выбирал дороги, где время не собиралось показываться.
Но где-то там, за окном, оно шло и вело с собой ветер. Он вырывался из его неумолимых рук, без устали налетал на вагоны то слева, то справа, грозя опрокинуть, забраться внутрь. Узоры на небе менялись каждую секунду, серые неповоротливые облака пытались увернуться от острых зубов ветра, изгибались, и в вышине возникала то волчья морда, то огромная ладья.
Электричка неслась сквозь заросшие поля, но порой казалось, будто вокруг раскинулось темное море. Поверхность его то и дело подергивалась рябью серебристых волн.
В открытое окно пахнуло солью и свежескошенной травой.
Он вдохнул полной грудью – воздух был прохладным, острым и чистым, как вода, как лезвие меча.
Двое старушек напротив тихонько обсуждали преимущества конского навоза в качестве удобрения. Вдруг одна из них отложила вязание и обеспокоенно принялась рыться в своей корзине.
— Ой, Семеновна, а какой сегодня день недели-то? Мне ж надо было сапоги из ремонта забрать! И куда я телефон сунула?
— Среда, - ответил вместо задумавшейся Семеновны пассажир с ноутбуком на коленях.
— Спасибо, милок, - отозвалась старушка, выудившая телефон из-под плошки с земляникой. – Хочешь медку? У меня с собой четыре банки, мне столько не надо, а внуки не едят.
Он почувствовал, как пассажир содрогнулся при упоминании меда.
— Благодарю, но у меня аллергия, - последовал вежливый ответ. Старушки тут же принялись обсуждать, какая нынешняя молодежь слабая да болезная, но пассажир уже не слушал.
Глаза его скрывались за непроницаемо-черными стеклами очков, но было очевидно, что он внимательно следит за тем, что происходит на экране ноутбука. Там только что появился значок некой неизвестной, а может быть – просто непопулярной операционной системы – два ворона, сидящих на ветке дерева. Скупые белые штрихи на черном фоне были такими яркими, что высветились даже на внутренней поверхности век, после того, как он догадался зажмуриться.
— Отличный логотип, - проворчал он. – Ты бы хоть предупреждал, мне твои птицы чуть глаза не выклевали.
— А то сам не мог догадаться, что я защиту поставлю, - хмыкнул пассажир.
Мимо окна пролетела влекомая ветром обертка от мороженого. Он прислонился лбом к раме, сконцентрировавшись на облупившейся серой краске. Его все еще тянуло взглянуть на экран.
— Прекрати, - произнес он еле слышно. – Мне нет дела до твоего разума, и мне плевать на твою память.
— У вас тут с автоматикой нелады, - невпопад заметил пассажир. Небо снаружи потемнело, набухло дождем. По вагону разлились ранние сумерки, но пассажир так и не снял свои очки. – Двери не везде закрываются.
— Да, - ответил он. – Не заставляй меня об этом жалеть.
Сверкнула молния, горизонт раскололся надвое, ветер принес глухое ворчание грома.
Пассажир захлопнул ноутбук.
— Прости, Смотритель, - сказал он, застегивая чехол. – Засиделись без дела, вот и шумим. Станет лучше.
На газету из распахнутого окна упали первые капли дождя. Статья под названием «Загадки снежных плантаций» начала превращаться в мешанину растекшихся букв.
«В прошедшие выходные прекратил свое существование крупнейший синдикат по производству кокаина в Колумбии», - сообщалось в статье. – «Его главой оказалась женщина сорока трех лет. После того, как в полицию поступил анонимный звонок, стражи порядка немедленно выехали по указанному адресу, где и обнаружили преступницу. В крайне тяжелом состоянии она была доставлена в больницу, где в настоящее время врачи пытаются выяснить, с чем связан отказ опорно-двигательного аппарата и подавление мозгом речевых функций».
На этот раз он прочитал газету почти до конца и знал, что на предпоследней странице, в рубрике «люди разные», напечатана пара строк о чудаках в Иерусалиме. Несколько человек оделись крестоносцами и в таком виде отправились посмотреть на Гроб Господень. Собрали толпу, собрали черт знает сколько просмотров в интернете. В течение следующие недели по миру прокатилась волна флэшмобов: мушкетеры в Лувре, бояре на Красной площади, индейцы около Статуи Свободы.
— Не знаю, - вздохнул он. На пустой платформе пассажир с ноутбуком снял очки и подмигнул ему единственным оставшимся глазом. – По крайней мере, интереснее уже стало.
***
Он смотрел на проносящиеся мимо огни, на толпы людей, спешащих к метро.
Он смотрел на мир за окном так же пристально и вдумчиво, как бухгалтер смотрит на колонки цифр в годовом отчете.
Он смотрел на мальчика. Тот сидел, болтая ногами, и сбивчиво рассказывал матери о том, чем же он занимался у бабушки с дедушкой.
— Какой ты у меня молодец! – похвалила мать, когда мальчик умолк. – А знаешь, что я сделала, пока тебя не было?
— Ничего, - уверенно ответил мальчик.
Женщина рассмеялась и взъерошила ему волосы на затылке.
— Малыш, ты думаешь у тебя такая ленивая мама?
— Нет.- Мальчик начал расковыривать болячку на локте. – Не ленивая. Просто тебя не было.
— Как не было? – опешила мать.
— Ну, я же тебя не видел, - медленно, как будто из них двоих четырехлетним ребенком была она, начал объяснять мальчик. – Значит, тебя не было. И города нашего не было. И никого не было.
Мать явно растерялась от такого поворота событий, лицо у нее стало почти испуганное, но через секунду она взяла себя в руки и снова улыбнулась.
— То есть когда ты кого-то не видишь – его нет. А если я тебя не вижу – ты есть?
— Есть, - уверено ответил мальчик. – Я же себя вижу.
Когда они двинулись к выходу, он покачал головой, не зная, плакать ему или смеяться.
— Достойные адепты растут, - заметила девушка, усаживаясь рядом с ним. У нее были какие-то невероятно длинные ноги. Он почувствовал легкое головокружение, когда ее голая коленка коснулась его затянутого в джинсу бедра.
Ее шорты были слишком короткими, губы – слишком красными. Она была слишком яркой для этого вагона, в своей нелепой фланелевой рубашке, которая подчеркивала больше, чем скрывала.
Небрежным жестом она отбросила длинные светлые пряди со лба, и он с трудом отвел взгляд от ее запястья, на котором скалила зубы вытатуированная собачья морда.
Она бросила рюкзак на пол и принялась устраивать его под лавкой.
Он кивнул на ее потрепанные кеды.
— Отличные башмаки.
Она оставила рюкзак в покое, выпрямилась, снова провела рукой по волосам.
— Спасибо, они очень удобные. - Невозможно красные губы изогнулись в улыбке. – Такие мягкие, просто волшебные.
Она не делала совершенно ничего особенного, но он знал, что половина вагона глазеет на нее. Чувствовал на себе осколки их внимания.
— Ты же говорила, что нет места, лучше дома, - пожаловался он, желая то ли отодвинуться к стене, то ли прижаться ближе к горячему телу, то ли выйти в тамбур и закурить.
— Мне стало скучно, - заявила она чуть капризно.
— Жаждешь чужих сердец и мозгов?
— И чужой храбрости. – Она положила руку ему на бедро. – Пойдешь со мной?
На протяжении крохотного мгновения он был уверен, что ответит «да», лишь бы это ощущение чистой изначальной силы никогда его не покидало. Потом в его голове раздался тонкий детский голос:
«Я же тебя не видел. Значит, тебя не было».
И наваждение прошло.
— Начинайте без меня. – Он коснулся ее запястья, легонько тронул кончиком пальца выбитый под кожей собачий нос.
Она рассмеялась и взъерошила волосы ему на затылке.
***
Дышать было абсолютно нечем. Промозглая стылость октябрьского утра не проникала в вагон, вместо нее там царила душная, какая-то почти тропическая влажность, только вместо густого аромата растений преобладал запах отсыревших шерстяных пиджаков и мокрых зонтиков. Капли бесшумно полосовали запотевшее стекло, мягкое серое сияние ватного неба не разгоняло полумрак, воцарившийся после того, как в электричке выключили свет.
Измученный бессонными ночами студент раздраженно захлопнул тетрадь.
— Хочу каникулы. Семестр только начался, а этот придурок уже задал три курсовые.
— Да ладно, к декабрю сделаем, - отмахнулся его сосед, выглядящий куда более выспавшимся и спокойным.
— Ага, если с ума не сойдем. Мне вон уже и в окне физика мерещится. Как в школе, помнишь? С какой скоростью должен ехать поезд, чтобы капли дождя падали на стекло под углом тридцать семь градусов, с учетом…
— Ой, слушай, заткнись, тебе на парах мало?
Оба вздохнули.
Он улыбнулся.
Он слышал подобные разговоры не первый, и даже не сотый раз, и прекрасно знал, какая судьба ждет этих студентов.
Ничего никогда не менялось, он знал эту аксиому наизусть. Он видел всех этих людей вокруг, таких разных, таких одинаковых. Они все были на одно лицо, и у каждого было столько лиц, что иногда ему казалось, что он окружен карнавальными масками, яркими и страшными.
Офисные клерки по-прежнему сидели рядом с цыганками, и серый твид врастал в цветастый ситец, и бахрома переплеталась с вязью свитеров, и галстуки превращались в бусы, в веревки, в золотые цепи, в ржавые кандалы.
Ничего никогда не менялось, но иногда кто-нибудь из них - из разных, из одинаковых - поднимал голову и подставлял лицо сквозняку, невозможному, нереальному в душном вагоне. И улыбка блуждала на губах, одна улыбка на всех.
Он улыбался тоже, даже когда все они пропали, и за окном вперемешку со скелетами заводов замелькали виселицы и костры, замки и леса, вырубленные тысячи лет назад. Мир вздрогнул, когда электричка прошила его насквозь и по рельсам-швам выкатилась на изнанку.
— Дорогу прессе! – возвестил Газетчик, закрывая за собой дверь в тамбур. На его плече болталась выцветшая замызганная сумка, до отказа набитая газетами и журналами.
Он разглядывал худую нескладную фигуру, заросшее щетиной нервное лицо.
— Пожалуй, сегодня я обойдусь без газеты, - покачал он головой.
Вагон содрогнулся, когда Газетчик повел плечом, и сумка упала ему под ноги. От нее тут же зазмеились трещины, словно вся тяжесть знаний во вселенной готова была проломить пол.
— Как дела, Смотритель? – поинтересовался Газетчик, присаживаясь рядом и закидывая ногу на ногу.
Он перевел взгляд на окно, за которым огромный дракон парил в молочной белизне неба. Дождь плеснул в стекло пригоршню капель, изображение размылось, и дракон превратился в серебристый самолет.
Смотритель хмыкнул и достал из нагрудного кармана пачку. Значок «НЕ КУРИТЬ» ехидно задымился. Смотритель показал ему кулак и чиркнул спичкой.
Газетчик раздраженно постукивал ногой по полу, выбивая рваный ритм.
— Молчишь? – Он наклонил голову и будто бы очень заинтересовался потеками грязи на своих ботинках. – Ты хоть представляешь себе, что натворил?!
Его голос внезапно растерял всю свою визгливую, свойственную базарным торговцам наглость. Он звучал не громко, но как бы со всех сторон, как если бы десяток человек говорили одновременно в разных концах вагона.
— Да, представляю, - кивнул Смотритель. – Я долго думал об этом. Надеюсь, что не слишком долго, и еще не поздно.
— Не поздно что? Все исправить? Закрыть границы? Остановить слухи? Что не поздно, Смотритель? – Газетчик оторвался от созерцания ботинок и поднял голову. Его обычно блеклые глаза яростно сверкали.
Он выдохнул дым и постарался взять себя в руки. Ему нельзя было злиться, нельзя было позволять эмоциям вырваться на свободу, потому что иначе…
— Знаешь, - медленно начал Смотритель. – Я, когда еду здесь, все смотрю на здания эти с их разбитыми окнами, на провалившиеся крыши, осыпавшиеся стены, сквозь которые видны ребра механизмов. Смотрю на них, и думаю, что будет очень обидно остаться с ними один на один.
— Ты совсем сдвинулся тут, - констатировал Газетчик, закатывая глаза. – Какие ребра? Ты пустил всех, от кого мы так упорно закрывались, потому что боишься старых фабрик? Смотритель, ты вспомни, чего нам стоило залатать этот разваливающийся мир!
— А тебе… - Он раздавил окурок каблуком. – Тебе не страшно будет остаться здесь навсегда? Запертым в душной реальности, которая теперь то уж точно никогда не спутает себя с вымыслом? Наблюдать, как истребляют друг друга давно ни во что не верящие люди, у которых не осталось ни воображения, ни силы, ни страсти? Ты хочешь существовать в этом кошмаре, пока вокруг не останется ничего, кроме прочно сшитой, но абсолютно непригодной для жизни вселенной? А остальных ты спросил?
— Ты все разрушишь… - прошептал Газетчик. – Ты слишком близко к границам, это плохо на тебя влияет. Ты должен был контролировать…
За окном взметнулись то ли огненные листья кленов, то ли языки пламени. Газетчик резко замолчал, отчасти завороженный зрелищем, отчасти потому, что хватка Смотрителя не позволяла ему нормально вдохнуть.
— Я Смотритель, а не надсмотрщик, - прошипел он на ухо Газетчику, пытаясь заставить себя разжать руку. Нехорошо, не нужно было срываться. – Я смотрю, и вижу, что они задохнутся. А вместе с ними и мы.
Ему все-таки удалось отступить на шаг, и Газетчик поднялся, потирая рукой горло.
— Ты пожалеешь, - прохрипел он, подбирая сумку. – Станет хуже.
Вагон наполнился гулом, качнулся на повороте, и остановился.
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция…»
— Дорогу прессе, - закричал газетчик, проталкиваясь сквозь толпу.
Дородная женщина, выясняла, доело ли суп «ее золотце».
Студенты дремали, прижав тетради к груди.
Девушка с молескином дорисовывала бабочек вокруг своего бородатого не то фея, не то какой-то неизвестной разновидности эльфа. Некоторое время он разглядывал рисунок, потом переключил внимание на нового попутчика. Неточностей было не так уж много.
— Извините… - Попутчик смущенно кашлянул и улыбнулся. – Извините, а нельзя ли мне еще один браслет с пером, это мой талисман, мне его очень не хватает.
Девушка застыла на мгновенье, а потом медленно, очень медленно подняла голову. В полумраке вагона в ее очках отразилось лиловое сияние.
Смотритель отвернулся к окну и улыбнулся.
— Не знаю,- пробормотал он. – По крайней мере, интереснее уже стало.
